- Я иногда ложусь спать, закрываю глаза и у меня в ушах – мерный стук… Сотни башмаков по мостовой. По улице Ленина ведут на работу пленных немцев: утром наверх, вечером вниз. Бараки у них были на берегу Свияги где-то в районе нынешнего старого моста, а строили они дома на Ленина.

– Какими были немцы? Как они выглядели?

– Они были люди. У некоторых были голубые глаза. Но никогда я не видела в них злость. Может быть, я – ребёнок, девчонка, причём, худющая, иногда в платьишке, иногда в одних трусиках. Бежишь к ним, корку хлеба или луковицу сунешь, а он тебе…

– Они же враги были…

– Нам этого не привили, что они враги. Бабушка и мама были коммунисты. Но они нам говорили так: «Войну начали не эти люди, их также, как и наших солдат послали. Он, может, и держал автомат, но никогда не стрелял в наших». Ведь их взяли в плен в конце войны, когда они сдавались целыми частями. Причём, среди них я не помню лиц пожилых, лица были молодые.

Конечно, в день Победы… О, что тут было в день Победы!!! Что мы только в них ни кидали: палки, комья земли, осколки булыжника. Всё, что было под рукой! Прямо в них! А они – вся колонна, шли, закрыв головы руками.

Охранников было обычно четверо: двое по бокам – впереди колонны и двое – сзади. И одна-две сторожевых собаки.

Когда в колонне немцу кусочек хлеба дашь, он обязательно тебе несколько гвоздиков протянет. И того, кто приготовил их, было видно, у него были ждущие глаза: мол, у меня есть что поменять.

Режим был у них довольно свободный. Если на домах надо было что-то доделать, несколько человек могли там остаться. Возвращались в барак они уже самостоятельно.

И, помню, году в 46-м, к нам во двор вошёл пленный немец – в старой, заплатанной, заляпанной военной форме, в громадных ботинках...

В нашем дворе не было злобы к этим пленным немцам. Я ни у кого её не видела. Даже Алексей Васильевич Кастальский, офицер, раненый на войне, пожалуй, на моей памяти он умер самым первым... Даже у него не было такого, что вот этих пленных надо травить.

А вот Егоров Илья Николаевич (он всегда ходил в сапогах, в галифе, тоже фронтовик), он нам так говорил: «Нас послали их убивать, а их послали нас убивать. Вот к этому конкретному мужику, который вошёл в наш двор и попросил покушать, у меня ни злобы, ни ярости нет». А вот, говорит, когда я был в окопах, а в меня стреляли, тогда у меня была ярость. Тогда я знал, что тот, в другом окопе, в меня стреляет и может убить.

Так нас Илья Николаевич учил.

Он сажал меня на одно плечо, Шурку Петропавловского на другое, расправлял руки и бежал: «Полетели-полетели-полетели...». Голова у него была лысая, приходилось держаться за уши. Так он пробежку делал, а нас сажал для утяжеления. (Смеётся).

Так вот, зашёл к нам этот немец, лицо бритое, в кепке, не сказала бы что очень худой (наш дядя Ваня-дворник был куда худее). И он молча сделал руку вот так, даже не протянул её, а просто ладонью кверху.

Нас там было три человека: Ирка Курбатова, она младше меня на полтора года, я и Женька Цибиногин, мой ровесник. У тёти Нины Жуковой во дворе был маленький огородик. Мы ему нарвали лука, щавелю. Тётя Нина Крайнова вышла, дала ему сырую картофелину. А тётя Нина Жукова несла в кошёлке мусор на помойку. Увидела немца, достала из кошёлки заплесневелую корку хлеба, потёрла о юбку и даёт ему. Он так осторожно эту корку берёт и говорит что-то вроде «матка» или «мамка» и кивает головой, вроде, благодарит.

А через забор от нашего двора был областной военкомат (он и сейчас там). К отцу Витьки Полищука мы ходили в гости. Он был там и сторож, и конюх, и дворник. И он заведовал подземным складом, куда привозили пайки для офицеров. В фанерных ящиках (кубах) привозили американские галеты, печенье, пряники, халву. Он всё оттуда раздаст, а на дне остаются крошки. Он нас свистит, а мы раз – и через забор. И вот женское преимущество: у мальчишек что – одни трусишки, куда они положат? А у меня платье, я подставляю подол, и мне эти крошки насыпают!

Так вот зашёл во двор этот немец. А кто-то из ребят, видно, сказал в военкомате, что к нам зашёл пленный. Из-за забора появился дежурный старшина, но он тоже обошёлся с немцем мирно: не кричал, не толкал. Просто сказал ему, вроде того, что давай, возвращайся в строй, твои уже прошли... А тётя Настя Цибиногина загородила немца и говорит старшине: это, мол, не твоя служба, он не к тебе зашёл, а к нам, так что давай, хиляй обратно за забор.

За Свиягой были огороды: кто не боялся и знал, переходили речку по броду, кто боялся, шли через мост. Правда, там стоял часовой и не пускал, но его чем-то «удабривали». Особенно когда шли обратно – с картошкой и овощами, с мешком же в воду не полезешь.

Летом 45-го мы были на картошке с бабушкой и братом. И вдруг видим – по борозде по-пластунски ползёт мужчина, пленный немец – там недалеко были их бараки. Подполз и руку протягивает. Мы знали, что немцы в обмен на хлеб или другую какую еду давали немецкие гвозди – плоские такие, очень удобные для забивания. Эти гвозди немцы, видимо, таскали со стройки. А на стройку они попадали, наверное, из Германии, потом я таких гвоздей больше не видела.

Гвозди эти ходили как валюта. Даже старшина в военкомате нас иногда просил: «А ну-ка, ребятишки, прополите мне двор». (Двор был большой). И всегда нам чего-то за это давал, в том числе и немецкие гвозди.

Иной раз видишь – в какой грязной, старой форме пленные идут... А на другой день смотришь – они во всём новеньком. То есть, по-видимому, им привозили трофейную новую форму с немецких складов. А куда деваться? На стройке одежда изнашивается быстро.

Если спускаться по Шевченко, то с левой стороны была баня и вошебойка. Туда немцев водили на помывку и на прожарку. Я сама один раз наблюдала, как они ещё на улице раздевались и об столб стукали свою одежду – стряхивали вшей перед тем, как отдать вещи в прожарку.

До сих пор стоит в ушах: как кричала одна женщина, звали её, по-моему, Мария. На её мужа пришло извещение, что пропал без вести, а где-то уже в 47-м году она получила похоронку. Они переехали из нашего дома в «володарские» дома на Льва Толстого: у неё было две девочки и им дали там комнатку.

Я видела, как её вели под руки, а она кричала… На всю улицу кричала. Через два года после войны получить похоронку…

(Начало воспоминаний:

Елена Быкова, 1941 г.р. Часть 1: об эвакуированном в Ульяновск зооветеринарном институте (потом – сельхозинститут и УлГАУ)

Елена Быкова, 1941 г.р. Часть 2: о жизни в послевоенном Ульяновске на улице Ленина,63 в доме-«ковчеге»

Продолжение:

Елена Быкова, 1941 г.р. Часть 4: о племяннице крупнейшего российского учёного Николая Тулайкова

Елена Быкова, 1941 г.р. Часть 5: о немецких туристах в Ульяновске после войны

Елена Быкова, 1941 г.р. Часть 6: о «безотцовщине» после войны)

***

Елена Петровна Быкова (в замужестве Лазарева). После окончания школы № 3 и Ульяновского педагогического института три года отработала учителем в селе Тетюшское, после чего вернулась в Ульяновск и до пенсии преподавала математику и теоретическую механику в танковом и военно-техническом училищах (в том числе для иностранцев). Вместе с супругом Владимиром Ивановичем воспитали двоих детей, имеют двоих внуков.

Скончалась 27 сентября 2018 года.

Источник: Антология жизни. Геннадий Дёмочкин "Девчонки и мальчишки" Семеро из детей войны. Ульяновск, 2016 г.

Геннадий Демочкин "Девчонки и мальчишки". К читателю

Генеральный спонсор

Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.